Русская кухня дала миру всего одно блюдо, зато какое!

Сергей Максимишин — двукратный лауреат конкурса World Press Photo, его работы публиковались в журналах Time, Newsweek, Stern, Geo, «Русский Репортер» и многих других изданиях.
В издательстве «Treemedia» вышла книга Максимишина — «Карта памяти», она содержит 100 замечательных фотографий и множество забавных историй из путешествий автора. С его согласия публикуем некоторые из них. (Первую часть читайте здесь.)

Я уже рассказывал как-то эту историю, а тут вот и карточку нашел! Я работал питерским корреспондентом «Известий».
Кроме того, в Петербурге издавали вкладку про местные дела. Договорились, что я помогаю вкладке и карточки им отдаю бесплатно. Звонит мне редактор:
— Слушай, у нас тут рекламный материал, типа юбилей, полполосы, десять лет Институту мозга. У тебя есть что-нибудь прекрасное оттуда?
— Есть, — говорю, но прислать не могу. Я на съемке. Позвоните, пожалуйста, в Москву, в фотослужбу, попросите прислать картинки, файлы называются Drugs.
Файлы назывались Drugs («Наркотики») потому, что я снимал в Институте мозга передовую, по тем временам (2001 год) операцию по вымораживанию в мозгу зон, ответственных за всяческие влечения. Происходило это так: в голове наркомана сверлили дырку, вводили туда шланг с металлическим наконечником, с помощью специального устройства проводили наконечник по рассчитанной томографом сложной траектории, подводили к зоне влечения и пропускали по шлангу очень холодный ацетон (если не путаю). Под воздействием резкого охлаждения клетки зоны влечения разрушались, после чего якобы человеку уже ничего не хотелось, в том числе ему не хотелось и наркотиков.
Помню, меня поразило, что операция проходит без наркоза. Доктор заталкивает клиенту в голову шланг в сантиметр толщиной и рассказывает ему анекдот. Выглядело все это вполне пристойно, очень чистенько и наукообразно, к сожалению, картинки не сохранились. Но я совсем забыл, что посылал в Москву и другие фотографии про наркотики и тоже назвал их Drugs.
Я сделал их на съемочной площадке. Это была финальная сцена художественного фильма про жизнь и смерть наркомана.
Умирал наркоман тяжело — в сумасшедшем доме, с колпаком на глазах и в смирительной рубашке. Снимали на Петроградке в полуразрушенном, расселенном и подготовленном к сносу здании старой поликлиники. Утром покупаю в киоске газету.
На полполосы стоит вот эта картинка. Бравурный текст — юбилей все-таки, рекламный материал, люди денег занесли. Под фотографией подпись: «Пациент Института мозга выздоравливает после блестяще проведенной операции».В очередной раз убедился в силе русского слова, снимая в Аллаиховском улусе Якутии. В оленеводческой бригаде работали эвены и якуты. Русский был языком межнационального
общения. Как работают оленегонные лайки, надо в цирке показывать. Они не просто понимают команды, они понимают последовательности сложных команд, вроде «пойдешь направо, потом свернешь налево, потом гони их к реке». В бригаде, где я гостил, собаки понимали команды на трех языках. Я бы никогда в это не поверил, если бы не видел собственными глазами.
Между палатками бегал щенок — я его описывать не буду, поскольку без ми-ми-ми не обойтись. Пошли мы как-то опрыскивать оленей инсектицидом. Стадо пасется километрах в трех от лагеря. Щенок увязался за нам. Ветеринар-якут его прогоняет — боится, что тот испугает оленей.
— Иди домой! — говорит по-якутски.
Песик присаживается и хитро смотрит.
Мы пошли — он за нами.
— Упрямый какой! — говорит оленевод-эвенк и приказывает песику возвращаться по-эвенкски.
Тот не отстает.
Наконец ветеринар скомандовал:
— Айда, пошел нах отсюда!
Щенок нехотя поплелся в лагерь.История из жизни замечательного фотографа Дмитрия Ловецкого. Димка тогда работал в «Невском времени».
Позвонил телефонный террорист и сказал, что Московский вокзал заминирован. Димка поехал снимать.
Эвакуировали людей. Паника — никто ничего не понимает, ни уехать, ни приехать, ни встретить, ни проститься. Менты с собаками два часа искали — ничего, конечно, не нашли, уходят злые-презлые. Тут на глаза главному менту попался Ловецкий.
— Отдавай пленку! — сказал мент — Мы люди секретные, нас нельзя фотографировать!
Димка и так упрашивал, и этак — ни в какую. Наконец сошлись на том, что в публикации будут закрыты лица милиционеров.
— Не дай бог не закроешь. Найдем — мало не покажется! — на прощание предупредил начальник.
Утром выходит газета. Димка, как и обещал, закрыл лица.
И ментам и собакам.Джеми Велфорд, директор фотографии «Ньюсвик», написал, что посмотрел мою книжку «Последняя империя». Среди прочего: «Запомнилась фотография, где солдат кричит на своего командира».Байка Пети Вайля. Не помню, публиковал ли он где-то эту историю, поэтому рассказываю, как слышал. Петр для радио «Свобода» работал в Чечне. Водителем и фиксером у него был Владимир Е., журналист «Комсомолки». Петр называл его Вовкой, я тоже так буду называть. Человек, со слов Вайля, толковый, но сильно пьющий. Когда проезжали федеральные блокпосты, Вовка выскакивал из машины, размахивая своей корочкой, и игриво так бойцам:
— «Комсомолочка»! «Комсомолочка»!
На чеченских КПП брал ксиву Вайля и сурово произносил:
— Радио «Свобода», Соединенные Штаты Америки!
Под конец дня Вовка напивался и переставал понимать, где чей КПП и сколько раз его уже проезжали. Вайль очень боялся, что когда-нибудь Вовка перепутает. И вот они поехали брать интервью у Шамиля Басаева. Инструкция была такая: долго ехать в горы, на перекрестке каких-то дорог, обменявшись паролями, взять в машину проводника и дальше следовать его инструкциям. К ночи Вовка был вообще никакой уже, но кое-как до нужного перекрестка дорулил. Проводник оказался огромным, до глаз заросшим бородой чеченцем. На боку «стечкин», за спиной «калашников», из карманов рожки торчат, в общем, ужас. Сел к Вайлю на заднее сидение. Только зубы блестят.
Тропы уже совсем козьи, обрывы и пропасти, а Вовка совсем лыка не вяжет. Чеченец ни слова не говорит, кроме «направо, налево», только сопит в темноте и глазом зыркает. Наконец доехали. Вышли из машины. Чечен на ухо говорит Петру:
— Знаете, мне никогда не было так страшно.Об английском языке. Турист за соседним столиком отчитывал индуса-официанта:
— Квикли, б…, надо гоу! Квикли!
С новосибирским фотографом и куратором Валерием Кламмом мы были в Индии. Валера сделал мне замечание:
— Ты напрасно называешь официанта «сэр».
— А как же мне его называть?
— Его зовут Эскьюзми!
Там же художница Настя Р., послушав, как я объясняюсь с таксистом, сказала:
— Я поняла. Ты английский не выучил. Ты им грубо овладел.Покойный тесть любил рассказывать, как однажды он сидел в филармонии, давали что-то патетическое, и сзади кто-то плакал, громко всхлипывая. На форте тесть повернулся посмотреть, кого же так крепко пробрало искусство, и увидел, что это туристы из Узбекистана едят арбуз.
Под рюмочку я попытался рассказать эту историю дальнобойщикам на трассе Ухта–Нарьян-Мар. Дальнобойщики легли от смеха на словах «пошел мой тесть в филармонию». Дальше можно было не рассказывать.Рассказали, как фотограф где-то на севере снимал старообрядцев. Долго собирал людей — хотел групповой портрет снять.
Уговорил наконец. Пришли насельники, прочитали на фотоаппарате надпись Nikon и молча разошлись.


Петр Вайль, крупнейший теоретик в смысле пожрать, утверждал, что единственное, что русская кухня дала миру, это уха — прозрачный рыбный суп. Все остальное — либо заимствования, либо общее место. Еще, помню, Петя говорил, что высокая кухня бывает только в странах, где есть культура виноделия.Насколько по-разному люди видят фотокарточки! Французская старушка, глядя на фотографию дагестанских студенток теологического колледжа: «Наверное, у вас в России очень здоровая и богатая витаминами еда. Видите, из 32 девушек только одна в очках!» А чемпионский вопрос был такой: «Это вы специально так подгадали, что за столом (имеется в виду фотография, где люди с синдромом Дауна пьют чай) семь человек, а часы на стене показывают без семи двенадцать?»